[злой ниндзя-лилипут] ИЗ-ЗА ЛЕСА ИЗ-ЗА ГОР МЕСИВО КИШКИ ХАРДКОР
Два часа до РождестваОн был ненормальный. В любом из имеющихся смыслов этого слова. И дело было даже не в том, что он не дружил с головой… с ней-то он как раз был в прекрасных отношениях. Но, тем не менее, она никак не могла понять, что же заставляет её сердце так опасливо сжиматься, когда его взгляд становился стеклянным, опрокинутым в себя. Раньше таких называли одержимыми бесами или демонами, но у проклятых никак не могло быть серых глаз. Не святой, у святых глаза голубые. Но серый – он как грязно-голубой.
Он был ненормальный. Живой, он был от и до живым, настоящим. У него было тёплое дыхание, а в его груди гулко стучало сердце. Он никогда не мёрз, всегда был тёплый, и его было приятно обнимать. Подниматься на цыпочки, обхватывать шею руками – а вот у неё руки всегда были холодные – и заглядывать в его глаза. Озорные такие, совершенно мальчишечьи, а где-то в их холодной, колодезной глубине плясали чертята, которыми он был одержим. Или на улыбку его смотреть, на злую, жестокую улыбку. Он всегда так улыбается, когда смотрит на неё. Или сквозь неё?
Он был ненормальный. Мог проснуться среди ночи, в панике, взмыленный, и выть, как побитая собака, плакать, как ребёнок. И успокаивался только от звуков её голоса и от её же прохладных прикосновений. Мог уйти с работы посреди дня и, купив огромный букет цветов, самых невероятных для этого времени года (где только находит?), придти домой. Мог задуматься настолько, что не замечал ничего вокруг себя. И всё время он говорил о чём-то странном и глубоком в своей обычной насмешливо-циничной манере. Как сейчас. Что он понимает, в свои-то годы?
Он сидел в кресле, поджав под себя ноги, и меланхолично отрывая лепестки от мака, ронял на её волосы. Молчал. Она тоже молчала, присев рядом на подлокотник, не зная, что сказать. Маки без листьев, точно обескровленные или обезглавленные, падали на пол, а он тянулся за следующим цветком. Полыхающие цветы усыпали столик возле дивана. Её волосы, плечи и колени были усыпаны алыми каплями лепестков.
Он о чём-то думал. И снова этот ужасный, страшный взгляд, совершенно пустой, обращённый сквозь. Ещё хуже, чем его притворная доброта. И улыбка… по его лицу то и дело скользила неуловимая дрожь – ласковая доброта сменялась злой жестокостью.
- Ты видела? - Внезапно говорит он, точно проснувшись, - пошёл снег.
Ненормальный. Снег идёт каждый год, чего в этом удивительного? Снег как снег. Она молча кивнула, не понимая, что взбрело в его голову.
- На улице всё белое, - он вдруг рассмеялся и провёл тыльной стороной ладони по её щеке. А потом поднялся с места и пошёл в коридор. Торопливо обулся, распахнул дверь и вышел на улицу, прямо как был, в одной тонкой белой рубашке и брюках.
С неба падал снег. Огромными комками. Плюхался вниз, разбивался о стёкла машин, асфальт, крыши домов и плечи прохожих. В воздухе пахло холодом, водой и бензином, в тишине слышался гул города, рёв моторов, гудение компьютеров, бормотание телевизоров, смех детей, брань прохожих и заливистые крики подростков.
Он стоял, подняв голову вверх, и всматривался в заляпанное грязными тучами небо, которые роняли вниз белый, стерильный снег. Дышал паром, улыбался.
Он был ненормальный. Что с него взять?
Она вышла на улицу немного погодя. Одетая и с уже начавшими краснеть от холода щеками – ей многого не надо. Подошла и услышала, как он читает стих. Просто стоит и напевно повторяет по памяти рифмованные строчки. То ли для неё, то ли просто так, кто его разберёт? Ей же просто было холодно и она обняла его, как всегда делала, когда хотела согреться.
- …как будто в бурях есть покой, - закончил он и положил руки на её плечи, прижимая к себе. – Какое сегодня число?
- Двадцать пятое декабря, - ответила она, ничему не удивившись. Мысли в его голове скакали так причудливо, что понять логику их последовательности было нельзя, хотя она, несомненно, была.
- Рождество, - хмыкнул он. – Будет через два часа.
Она только пожала плечами. Иисуса лично она, конечно, не видела, но зато прекрасно помнила, какими методами его последователи добивались празднования его дня рождения во всём мире. Испанский сапожок, дыба, груша, нюрберская дева… Последнее оружие пыток она, к слову, испытала одной из первых. Стоит ли говорить, что Рождество для неё не являлось особенным днём? Однако его это не волновало. Он же был ненормальный.
- Я тут подумал… наверное, я впервые в жизни так счастлив на Рождество.
Он склонился, приподнимая её голову за подбородок, и поцеловал. Сначала мягко и нежно, а потом – больно. Сразу появился привкус крови на губах, а он порывисто выдохнул, вздрогнув как от удара. Завёлся. У него невообразимо острая и мгновенная реакция на кровь и боль. Она знала, что ещё минута, даже меньше, и она будет дёргаться от боли, а он будет улыбаться и кусать губы, сдерживая смех, больше похожий на плач или стон. Сквозь подушку слёз и криков это так странно слышать. Она до сих пор не может перестать удивляться.
Маки на чёрных волосах и белой коже. Капельки крови топят белый, новенький снег, ручейки её стекают на чёрный асфальт дорожки от забора до входной двери.
А она давится воздухом, царапает ноготками его руку, беззвучно растворяет свою реальность слезами. Почти не больно, во всяком случае, пока. Только хрустит горло под его пальцами, странно горячими, да льётся по руке кровь из перелома… скоро в сугробе будет алая лужа из её крови. Такая же большая, как гора маков на столике в гостиной.
Виски ломит от огромного количества холодного воздуха вот так разом – не стоило вдыхать так резко после того, как он разжал руку. Темнота давит. Снег вдруг стал тёплым, а его смех прервался так резко, точно кто-то выключил звук одной кнопкой.
- Самый лучший подарок – глоток твоей крови, - доносится издалека его голос. Она всхлипнула от боли и задрожала, чем вызвала у него волну мученических стонов и тихий маниакальный смех.
- Ненормальный, - усмехнулась она.
- Люблю тебя, - шепчет он, едва ли услышав то, что она только что сказала.
Снег окрасился алым, деля мир на три цвета. Красный островок в мире чёрного и белого. Её разломленное напополам горло нервно выбрасывало вверх волны крови, как барахлящий насос воду, голова нелепо запрокинулась назад, рот перекошен гримасой боли. Она переломленной куклой с выдавленными глазами лежала на его коленях, а ветер яростно теребил его пронзительно-красную рубашку. Он тихо и нервно улыбался, подрагивая отнюдь не от холода.
Он всегда был ненормальный. Вдохновенный и влюблённый, одержимый маньяк.
Он был ненормальный. Живой, он был от и до живым, настоящим. У него было тёплое дыхание, а в его груди гулко стучало сердце. Он никогда не мёрз, всегда был тёплый, и его было приятно обнимать. Подниматься на цыпочки, обхватывать шею руками – а вот у неё руки всегда были холодные – и заглядывать в его глаза. Озорные такие, совершенно мальчишечьи, а где-то в их холодной, колодезной глубине плясали чертята, которыми он был одержим. Или на улыбку его смотреть, на злую, жестокую улыбку. Он всегда так улыбается, когда смотрит на неё. Или сквозь неё?
Он был ненормальный. Мог проснуться среди ночи, в панике, взмыленный, и выть, как побитая собака, плакать, как ребёнок. И успокаивался только от звуков её голоса и от её же прохладных прикосновений. Мог уйти с работы посреди дня и, купив огромный букет цветов, самых невероятных для этого времени года (где только находит?), придти домой. Мог задуматься настолько, что не замечал ничего вокруг себя. И всё время он говорил о чём-то странном и глубоком в своей обычной насмешливо-циничной манере. Как сейчас. Что он понимает, в свои-то годы?
Он сидел в кресле, поджав под себя ноги, и меланхолично отрывая лепестки от мака, ронял на её волосы. Молчал. Она тоже молчала, присев рядом на подлокотник, не зная, что сказать. Маки без листьев, точно обескровленные или обезглавленные, падали на пол, а он тянулся за следующим цветком. Полыхающие цветы усыпали столик возле дивана. Её волосы, плечи и колени были усыпаны алыми каплями лепестков.
Он о чём-то думал. И снова этот ужасный, страшный взгляд, совершенно пустой, обращённый сквозь. Ещё хуже, чем его притворная доброта. И улыбка… по его лицу то и дело скользила неуловимая дрожь – ласковая доброта сменялась злой жестокостью.
- Ты видела? - Внезапно говорит он, точно проснувшись, - пошёл снег.
Ненормальный. Снег идёт каждый год, чего в этом удивительного? Снег как снег. Она молча кивнула, не понимая, что взбрело в его голову.
- На улице всё белое, - он вдруг рассмеялся и провёл тыльной стороной ладони по её щеке. А потом поднялся с места и пошёл в коридор. Торопливо обулся, распахнул дверь и вышел на улицу, прямо как был, в одной тонкой белой рубашке и брюках.
С неба падал снег. Огромными комками. Плюхался вниз, разбивался о стёкла машин, асфальт, крыши домов и плечи прохожих. В воздухе пахло холодом, водой и бензином, в тишине слышался гул города, рёв моторов, гудение компьютеров, бормотание телевизоров, смех детей, брань прохожих и заливистые крики подростков.
Он стоял, подняв голову вверх, и всматривался в заляпанное грязными тучами небо, которые роняли вниз белый, стерильный снег. Дышал паром, улыбался.
Он был ненормальный. Что с него взять?
Она вышла на улицу немного погодя. Одетая и с уже начавшими краснеть от холода щеками – ей многого не надо. Подошла и услышала, как он читает стих. Просто стоит и напевно повторяет по памяти рифмованные строчки. То ли для неё, то ли просто так, кто его разберёт? Ей же просто было холодно и она обняла его, как всегда делала, когда хотела согреться.
- …как будто в бурях есть покой, - закончил он и положил руки на её плечи, прижимая к себе. – Какое сегодня число?
- Двадцать пятое декабря, - ответила она, ничему не удивившись. Мысли в его голове скакали так причудливо, что понять логику их последовательности было нельзя, хотя она, несомненно, была.
- Рождество, - хмыкнул он. – Будет через два часа.
Она только пожала плечами. Иисуса лично она, конечно, не видела, но зато прекрасно помнила, какими методами его последователи добивались празднования его дня рождения во всём мире. Испанский сапожок, дыба, груша, нюрберская дева… Последнее оружие пыток она, к слову, испытала одной из первых. Стоит ли говорить, что Рождество для неё не являлось особенным днём? Однако его это не волновало. Он же был ненормальный.
- Я тут подумал… наверное, я впервые в жизни так счастлив на Рождество.
Он склонился, приподнимая её голову за подбородок, и поцеловал. Сначала мягко и нежно, а потом – больно. Сразу появился привкус крови на губах, а он порывисто выдохнул, вздрогнув как от удара. Завёлся. У него невообразимо острая и мгновенная реакция на кровь и боль. Она знала, что ещё минута, даже меньше, и она будет дёргаться от боли, а он будет улыбаться и кусать губы, сдерживая смех, больше похожий на плач или стон. Сквозь подушку слёз и криков это так странно слышать. Она до сих пор не может перестать удивляться.
Маки на чёрных волосах и белой коже. Капельки крови топят белый, новенький снег, ручейки её стекают на чёрный асфальт дорожки от забора до входной двери.
А она давится воздухом, царапает ноготками его руку, беззвучно растворяет свою реальность слезами. Почти не больно, во всяком случае, пока. Только хрустит горло под его пальцами, странно горячими, да льётся по руке кровь из перелома… скоро в сугробе будет алая лужа из её крови. Такая же большая, как гора маков на столике в гостиной.
Виски ломит от огромного количества холодного воздуха вот так разом – не стоило вдыхать так резко после того, как он разжал руку. Темнота давит. Снег вдруг стал тёплым, а его смех прервался так резко, точно кто-то выключил звук одной кнопкой.
- Самый лучший подарок – глоток твоей крови, - доносится издалека его голос. Она всхлипнула от боли и задрожала, чем вызвала у него волну мученических стонов и тихий маниакальный смех.
- Ненормальный, - усмехнулась она.
- Люблю тебя, - шепчет он, едва ли услышав то, что она только что сказала.
Снег окрасился алым, деля мир на три цвета. Красный островок в мире чёрного и белого. Её разломленное напополам горло нервно выбрасывало вверх волны крови, как барахлящий насос воду, голова нелепо запрокинулась назад, рот перекошен гримасой боли. Она переломленной куклой с выдавленными глазами лежала на его коленях, а ветер яростно теребил его пронзительно-красную рубашку. Он тихо и нервно улыбался, подрагивая отнюдь не от холода.
Он всегда был ненормальный. Вдохновенный и влюблённый, одержимый маньяк.
-
-
25.11.2010 в 21:52-
-
25.11.2010 в 22:22Маска-маска, я тебя знаю?
Это не совсем моё, но спасибо^ ^ Нам с Широ очень приятно :3
-
-
25.11.2010 в 23:38На самом деле я когда-то твой формспринг увидела, почитала ответы, подумала что ты очень умный посмотрела дневник и подписался
-
-
25.11.2010 в 23:44подумала что ты очень умный
Однако какого хорошего мнения обо мне люди! Даже лучшего, чем я сам о себе. Наверное, всё дело в том, что я не припомню глубокомысленных ответов на своём формиспринге, заселенным реборном х) Это же просто праздник какой-то!
Ну тогда будем знакомы что ли :3 В самом деле, очень здорово знать, что мои фики кто-то читает и они нравятся^ ^
-
-
26.11.2010 в 00:04Ну просто ты единственный из всех моих знакомых заметил что стаканы Занзаса попадают не только в Скуало, поэтому я решила что ты очень глубокомыслящий человек и подписалась на твой днев XDDD
Да, я рад знакомству :3
Я все время все читаю, только мало коменчу Т_Т
-
-
26.11.2010 в 00:07Я очень глубокомысленный задрот фендома. Уже год как задрочу :3 А Вария мною так трепетно и нежно любима, что я наизусть знаю те моменты манги, где они появляются т т Такшто буду рад попиздеть, есличо :3
Автор живёт фидбэком! *назидательно воздал перст к небу*
-
-
26.11.2010 в 00:51-
-
26.11.2010 в 00:53Верни стол!1
-
-
26.11.2010 в 01:00Ниверну!!!111*прячет самопальные тотемы и прикрывает лавочку "Все для поклонения Карамелю"*
-
-
26.11.2010 в 01:44Сукаа т т Я с этого такую прибыль имею! *яростно отбирает стол и лавочку*
-
-
26.11.2010 в 01:45А кто сказал, что только ты? *завернулся в пальто, ака "Роликсы не желаете